Ничего не останется от нас, нам останемся может быть только мы...
Я ее часто перечитываю, поэтому пусть под рукой будет. Тем паче, что настроение такое последнее время именно такое
ОсеньНочь 11 октября, около 3 часов ночи.
Она думала, что это не повторится. Что это переутомление, страх, галлюцинации и прочее. Что снотворное поможет. Что она сама себе поможет. Она... думала.
Думала, что эпизод в лесу на семинаре - случайность. Хотя... это был самообман. Сейчас она понимала, что это самообман. И что... ей нужна помощь. Отчаянно нужна.
У Иниги, одетой в одну только хлопковую светло-зеленую пижаму, дрожали губы. И она ничего не могла с этим поделать. И дело было не в холоде, хотя и в нем тоже - ночная прогулка до леса... Не могла принести ничего хорошего. И хотя Осень затянулась и заморозков еще не было... Полячка никак не могла унять дрожь и прогнать с глаз мутную пелену навернувшихся слез.
И сегодня... Нет, она могла бы пойти в деканат - как несколько раз до этого. И Фрига или Сириус вызвали бы его... Тогда почему, почему она так не поступила? Почему дрожащими губами отсчитывала ступеньки и пролеты до мансарды? Почему хотела видеть эту ненастоящую грозу? Пытаться нащупать ниточку портала, ментальный след, что-то еще, что позволило бы позвать напрямую? Или просто позволило ему уловить, понять, почувствовать... Самому придти, не вынуждая звать. Вспоминался теплый свитер Андреаса и его слова про очищающую силу слез. Но слезы не помогали. Нынешние изменения были не такими... и Инига почти жалела, что у данного процесса есть внешняя причина - сумасшедший дом, пластика психики, перекройка сознания... казались уже не такими страшными по сравнению с этим...
Бесшумно приоткрылась дверь. Босые ноги почувствовали мягкость травы, пусть и не настоящей, но шелковистой и теплой. Да и в комнате было тепло - камин догорел совсем недавно и обострившийся слух ловил тихое шипение подергивающихся золой угольков.
Никого не было. И сердце стукнуло слишком громко - умер маленький мотылек надежды. Надежды на то, что она найдет его как тогда, задремавшим в кресле. Но комната была пуста и тиха. Только ее собственное дыхание, да шипение угольков. Да начинающийся дождь, робко постукивающий первыми каплями в широкое окно.
Инига обхватила себя руками и подошла к окну. По стеклу сползали капли, объединяясь, сливаясь в тонкие ручейки. Слезы Осени, как говорил кто-то. Сейчас Осень лила слезы, и такие же слезы стояли в глазах девушки. Полячка вытерла рукавом пижамы глаза и осмотрелась. Зачем она здесь? Будто пелена спадает с глаз. Босая, одетая в зеленое... Когда-то точно так же она стояла на пороге другой комнаты, в которую тоже побежала за советом и помощью. Но сейчас к Раэнли она не обратилась - идти в общежитие, где жил парень, будить его, тащить к себе, сбивчиво излагать историю... На это не было сил.
Но и здесь... Чего она хотела? По стеклу бежали слезы. А тело начало слегка согреваться, во всяком случае ноги - трава ковра была теплой. Теплее подстилки ночного леса. Зубы уже не пытались отбивать ритм чечетки, но губы все равно дрожали - и от холода и от сдерживаемых слез. Которые не помогут, она точно знала.
Шаг, еще один. Попытка всмотреться в пространство. Но только размытые тени, марево миражей - слишком плотно переплетение каналов - вся комната как один большой след недавно закрытого портала.
- Почему... - Шепот, еле слышный самой себе. Или просто громкие мысли? Почему его нет? Почему... Почему он просто случайно не услышал? Не решил перенести тренировку? Не решил вызвать на очередной разговор?
Шаг, шаг. Стеллаж, с темными корешками книг. Но зрение и без того ведьмачье, а теперь почти змеиное - настроенное на малейшее движение, на крупицы тепла. Слух, улавливающий далекую вибрацию шагов... Желтые глаза на ставшем более плоским лице. Чужое отражение, повторяющее в зеркалах твои движения.
И это... От воспоминаний об уроке Аниморфмагии по коже бежали мурашки, усиливая и без того сильную дрожь. Одинокая тропинка, стихшие вдалеке голоса студентов. И только шипение в голове и змеиные песни. От которых хочется бежать - но нельзя сбежать от собственного сознания. И под эти песни остолбеневшая Инига наблюдала, как на дорожку сползаются змеи. Разные - тоненькие как шнурок и толщиной с руку, сероватые и зеленоватые, крапчатые. То ли ужи, то ли полозы. Ведьмачка не могла разобрать. Паника как обрубила способность мыслить. Оставалось только смотреть, как свиваются в клубок и распрямляются длинные гибкие тела, как мелкие змейки оплетают щиколотки. И тогда она закричала. Изо всех сил, боясь порвать легкие. Наверное, так кричат бруксы. Интересно, а в роду таких не было?..
Но когда на крик пришли люди, никого не было. Змеи будто исчезли, растворились в наползшем с далекого болота тумане. И Инига сама поверила в то, что это было наваждение.
И верила. До сегодняшней ночи. Когда, выпив зелье для крепкого сна, она легла в постель. До того, как увидела сон о том, как уходит к лесу, к какому-то незнакомому озеру. Как во сне чувствовала под ногами влажный прохладный ковер из опавших листьев. До того, как увидела, как у старого дерева клубятся змеи, как лентами рассыпается клубок, как голоса в голове зовут ближе, ближе. Как тихим свистом "нашшша" обвивают щиколотки и колени.
До того, как она проснулась. И поняла, что это совсем не сон. Что холодная осенняя ночь и темный лес - не плод фантазии. Что она одна. И здесь уже можно не кричать - никто не услышит. Можно только бежать. Оскальзываться на мокрых листьях, попадать в лужи, спотыкаться о выступающие корни. Видеть вдалеке редкие огни замка и бежать, задыхаясь, из последних сил, не чувствуя холода и сырости.
И вот теперь она здесь. Лицом к лицу со своими мыслями. И одним желанием - пусть он позовет ее. Пусть ему придет в голову мысль посетить в ночи эту комнату. Пусть откроется маревом портала невидимая дверь.
Пожалуйста... Впусти меня...
Она не выдержала и сломалась. И ненавидела себя за это. При этом девушка отлично понимала, что у происходящего внешние причины. И что винить себя… И что винить можно только себя – за несоблюдение техники безопасности, за самоуверенность, неосторожность, глупость.
Инига опустилась на ковер. Губы дрожали, по щеке скатилась слеза, которую полячка не смогла сдержать. Как никогда она чувствовала себя слабой и беззащитной. Маленькой девочкой, которая боялась оставаться одна. А что если? Что, если она уснет и… проснется там, откуда не сможет сбежать? Где никто не услышит, не увидит, не узнает и не почувствует как ее ноги оплетают упругие змеиные тела, как становится громче песня, в которой в последние несколько раз ведьмачка смогла разобрать старый венчальный заговор. Она боялась. Боялась ночи и темноты. А больше всего она сейчас боялась одиночества.
- Пожалуйста… - Беззвучно шептали дрожащие губы, а пальцы сжимали тонкие травинки. Она – не справилась. И с этой проблемой, и сейчас с собой. По щекам уже обильно катились слезы, срываясь с подбородка на тонкую ткань, оставляя на ней темные разводы. И причина и проблема были очевидны – анализ был проведен. И девушка могла бы гордиться своим открытием… Если бы видела возможность выжить. Она сварила легендарное зелье – и у нее оно получилось. Получилось просто потому, что средневековые алхимики не учли одного – что ведьмы, сочинившие тинктуру – женщины. И что мужчина, повторяющий эксперимент, не получит ничего. Она это доказала. На себе. И теперь таяла, как тот самый безоар, что растекся грязной лужей на зельеварческом столе. Вот только Зимней Настойки в библиотеке не оказалось. Ни в одной из книг, даже в запретных секциях, куда требовался индивидуальный допуск. Нигде. Только упоминания и никаких намеков на рецепт или хотя бы состав. Она могла бы поэкспериментировать, если бы у нее была хотя бы малейшая зацепка. Полячка теперь очень хорошо понимала Раэнли и его попытки найти аналог зелья своего мира, не зная ни растений, ни свойств, ни состава… Оставалось только биться отчаявшимся мотыльком в толстое стекло так тепло горящего фонаря.
- Мне холодно, Рэнэ… и очень страшно… - ее шепот мог различить только очень тонкий слух, но мысли, наверное, были слышны даже через стены. Инига вытерла рукавом слезы. Приступ прошел, но соленые капли все еще продолжали бежать по щекам, вторя дорожкам на стекле.
Она сидела как на перекрестке. Была одна старая английская легенда о том, как девушка побывала в мире фейри, а потом каждый день ходила на перекресток, где встретила своего возлюбленного эльфа… Инига сидела на таком же перекрестке. На переплетении старых и новых пространственных переходов. И ждала. Не любви. Просто помощи. Тоненькой ниточки, лучика света в осенней ночи. Надежды на то, что она сможет выжить.
Какой же из тебя Второй, если ты так… тренировки ради… Как ты сможешь защищать и помогать, если из раза в раз приходится вытаскивать тебя?
Злость на саму себя вскипала мутной дождевой водой, идущей пузырями от крупных падающих капель. Но смысла в злости? Ровно никакого… Лучше прислушаться к стекающей по крыше и стеклу воде – попробовать поймать настроение, спокойствие, бурную безмятежность. Попробовать на время найти себя в чужих голосах в собственной голове. Снова этот путь – поиска себя. Но пока она ищет, пока пытается… у нее есть шанс сопротивляться. А за окном темнота. Такая манящая, влажная темнота. Где-то в лесу есть черное маленькое озеро, спокойную гладь которого сейчас дробят на осколки небесные слезы.
А в пустой комнате, сжавшись, закрыв глаза, не вытирая бегущих по щекам слезинок, сидит маленькая девочка. Маленькая, замерзшая девочка, мечтающая только о том, чтобы в камине пылал огонь, чтобы темные глаза смотрели внимательно и насмешливо, а может беспокойно, а может безразлично. Но это только маски… если бы он только услышал. Если бы только случай повернул колесо Фортуны так, чтобы несколько вероятностей сплелись в одну упругую нить неразрывную, соединяющую два события…
Полячка открыла глаза. В темноте, на фоне черно-коричневых корешков книг, выделялись два светлых пятна. И губ коснулась улыбка – лютнист и собака. Так же стоят, как она их поставила. И лютнист уже не кажется таким грустным, да и собака не одинока. Как же давно это было… Бесконечность назад. И от той бесконечности пролегла пропасть в разрыв сознания, в осознание себя, в этот октябрь. Неужели это все я?
По ощущениям Иниги, считавшей себя взрослой еще со школы, настоящее взросление упало на нее как лавина, вызванная всего лишь одним лучом солнца. А может так оно и было? Всего лишь шаг. Слово, сказка. Вращение золотого круга, ставшего на ребро. Судьба и выбор сплелись в осознание и Предназначение.
Только в чем предназначение, если сейчас осень льет слезы, будто на панихиде? Если у нее есть от силы неделя или две, пока она еще может не слушать голоса, пока она успевает проснуться. Пока она… не ушла. Незаметно для всех, угасающая как догорающая свечка.
Девушка машинально провела рукой по плечу, где под тонкой тканью пижамной кофты уже отчетливо были видны золотистые чешуйки. И венчальная песня… Инига не хотела думать о том, к чему в итоге приводит действие зелья. Только легенды об ушедших в лес и пропавших жертвах этого зелья не давали покоя. Могли ли средневековые девушки понять смысл песен? Вряд ли. Вряд ли они изучали теорию заговоров, мертвые языки, старинные обряды. Для них песни были печальными, красивыми напевами сирен, непонятными и манящими. Но когда ты понимаешь, на что и куда тебя зовут… Когда в сознании проявляется полог из переплетенных голых ветвей, перина из опавших прелых листьев, когда этот альков наполняется запахами воды, травы, ягод и тлена…
Тогда… тогда хочется умереть до того, как доживешь до развязки. Но Инига не хотела умирать. Не хотела отчаянно, как свойственно только молодости, которая считает, что еще не все изведала в жизни, или старости, которая, чаще всего думает точно так же.
А лютнист нежно касался ненастоящих струн, и его фарфоровое лицо застыло в печальной задумчивости. И так же задумчиво, разделяя эмоции своего хозяина, застыл белый пес.
- Услышь меня…
Это как проверка. Проверка верности. Проверка правильности выбора. Если это действительно Предназначение, то она выживет. То ее созвучие будет в этом мировом оркестре, вибрация струн сознания и души вольются в хор. А пока… Пока дрожит рука, держащая смычок, а дудочка молчит, как будто флейтист заболел бронхитом.
Инига протянула руку и чуть подвинула статуэтку собаки – теперь пес смотрел не на музыканта, а как бы косился в комнату, черным эмалевым глазом следя за девушкой.
Последним тихим шепотом погасли уголья – исчезли слабые красноватые отблески на черной копоти камина, серым пеплом подернулось былое тепло.
Но пока холод не проник в комнату.Еще было достаточно тепло, чтобы ощутить, как тело «оттаивает». Только страх не отпускал. До утра было еще далеко – а только рассвет может разогнать призраков, на время освободить от змеиных пут, подарить видимость жизни. Видимость того, что ты не одна, что тебя услышат, заметят… вовремя схватят за руку, когда ты оступился и сошел с освещенной тропинки.
Но… но некому. Некому протянуть руку. Большинство не заметило даже внешних изменений, так куда им до чужих страхов. До чужого отчаяния, ощущения беспросветной безнадежности.
Нам надо поговорить…
Как бы много она сейчас отдала, чтобы снова услышать эти простые слова. Что из-за спины раздался голос, чтобы из ненастоящего дождя гобелена появился силуэт – и совсем не важно, женский или мужской – никакое зелье не изменит его манеру речи, его узнаваемый голос, насмешливые или беспокойные нотки. Но комната была тиха. Только шепот и перестук дождя, только гнулись под несуществующим ветром деревья гобелена. Казалось, что можно услышать тихий перебор струн фарфорового музыканта. Если бы… если бы вдруг раздался настоящий, не воображаемый звук. Наверное, ей было бы тогда все равно. Наплевать… на свою силу, на гордость, самоуверенность, манеры и дистанции. Только ниточка взгляда – ей больше не надо. Ведь он же знает. Знает про зелье. Ну тогда почему? Почему?... Почему не откроется магическая дверь, почему нет хотя бы слова? Хотя бы мысли, чужой зовущей мысли в сознании. Человеческого, а не змеиного зова...
Хотя разве он обязан? Она просто студентка. Случайный попутчик, присевший у чужого костра на безымянном перекрестке. Он ей ничего не должен. А она… она обязана выжить, если хочет исполнить то, что считает своим долгом. Но не может… не может сама…
Отчаяние самый плохой советчик. От отчаяния опускаются руки, замирает сознание и тело.
Полячка неподвижно сидела на ковре, глядя на статуэтки, только губы неслышно и неразборчиво что-то шептали о холоде, одиночестве, необходимости тепла, света, надежды.
И всей своей сущностью, всеми обостренными зельем чувствами, вслушивалась в ночь. В плачущую темноту осени.
А между тем время мерно утекает, просачиваясь дождевой водой в рыхлую землю, стекая с каплями по стеклу, впитываясь в подстилку леса, поглощаемое корнями трав и деревьев.
Вокруг ведьмачки текло время, а для нее оно будто остановилось. Замерло в полушаге от порога – на границе между здесь и там. Давая девушке небольшую передышку в ее наваждении. Предутренние часы. Когда сон наиболее крепок, и даже духи, призраки, темные существа уже менее активны.
Беззвучно играл грустный лютнист, верным сторожем сидела у его ног молчаливая настороженная собака.
Сон спускался и на Инигу. Летним туманом над полем, покровом, затканным золотым узором осенних березовых листьев. Но девушка сопротивлялась. Зная, что долго без сна не выдержит. Но ночь теперь – слишком опасное для сна время. Особенно для сна.
И вместе с дымчатым покровом приходила уверенность – он не придет. Не услышит, не почувствует, не узнает. В такое время все спят. Даже неугомонные души вроде него. Еще одна маленькая пропасть – как разлом коры времени, вызванный землетрясением. Она – одна. И надежда становится совсем призрачной. И скоро в зеркале будет совсем чужое лицо, чужое сознание, чужая воля. И тогда для Иниги Жебровски все кончится. Погаснет, как язычок пламени, сердце, затянутое в змеиную кожу. Легким сном, мороком, останется память о ней. Если останется. Здесь – некому жалеть. Студенты приходят и уходят,сдают работы, оканчивают или не оканчивают образование, уезжают в середине семестра, появляются из ниоткуда, исчезают в никуда.
И нет того костра, у которого можно согреться. Нет ничего, кроме этого неба, затянутого серыми тяжелыми тучами, низкого, похожего на толстый слой грязной ваты, что заглушает голос. Почувствуй себя живым мертвецом – закрытым в ящик, обложенным ватой – ни вдоха, ни крика, ни стука.
Но пока бьется сердце. Пока жив хотя бы кусочек сознания… надежда остается. Может быть… Может быть все-таки испытание… это все просто жестокое испытание Предназначения. Испытание на волю, на силу, на желание жить.
Но только слезы катятся по щекам, хотя, казалось бы, уже не должно быть на них ни сил, ни влаги. Мокрые пятна растеклись по кофте, видны на штанах, на рукаве, которым девушка иногда вытирает слезы. И не прекращается дождь, отстукивая свой спокойный, похожий на набат ритм. Спокойный осенний дождь. Тоскливый, как волчий вой, успокаивающий, навевающий дрему. Никакого буйства воды и ветра, как на гобелене.
Инига не чувствовала как затекли ноги, не чувствовала ничего. Только как молитву шепотом повторяла слова про холод, страх, протянутую руку, открывшуюся дверь. Слова безумия и страха. Их было можно себе позволить – зная, что никто не услышит. Не увидит слабости, не станет свидетелем отчаяния.
А фарфоровая кукла – она всего лишь фарфоровая кукла. И она может только горько усмехаться, касаясь фарфоровыми пальцами фарфоровых, золотом по глазури, струн.
Девушка пошевелилась, обернулась к окну. Темень. Но уже предрассветная темень. До утра еще довольно далеко, но ночь уже на исходе. А она в пижаме сидит в деканской гостиной. Без возможности открыть портал в собственную комнату. А, значит, предстоят коридоры, лестницы, галереи… И надо уже уходить.
Собирать себя в кучку, сметать на воображаемый совочек то, что осталось от самой себя, и жить. Жить дальше. Столько, сколько отмерено. Она – еще поспорит. За свою жизнь, свой выбор, свою судьбу она будет бороться до конца. И пусть он не так далек. Она попробует.
Инига последний раз вытерла рукой покрасневшие от слез и бессонной ночи глаза и поднялась на ноги. Трава в том месте, где она сидела, была примята, но расправится, спрячет факт ее пребывания. Вот только… Если осталось не так много, то пусть… Пусть хоть его неслышная мелодия звучит для нее.
И девушка взяла с полки статуэтку лютниста.
- Прости… - Нежное прикосновение к прохладной гладкой фарфоровой спине собаки. – Я вас снова разлучаю… Но... я тебе обещаю… Я его верну.
Может хоть это обещание поможет… Инига Жебровски никогда не нарушала данного слова. Но здесь она сомневалась, что еще вернется. Но она постарается. Сделает, что сможет. Но ей так нужен лучик солнца в этих октябрьских дождливых сумерках…
И прижимая фигурку к груди, полячка выскользнула из комнаты.
Скоро утро. И она сможет вздремнуть…
ОсеньНочь 11 октября, около 3 часов ночи.
Она думала, что это не повторится. Что это переутомление, страх, галлюцинации и прочее. Что снотворное поможет. Что она сама себе поможет. Она... думала.
Думала, что эпизод в лесу на семинаре - случайность. Хотя... это был самообман. Сейчас она понимала, что это самообман. И что... ей нужна помощь. Отчаянно нужна.
У Иниги, одетой в одну только хлопковую светло-зеленую пижаму, дрожали губы. И она ничего не могла с этим поделать. И дело было не в холоде, хотя и в нем тоже - ночная прогулка до леса... Не могла принести ничего хорошего. И хотя Осень затянулась и заморозков еще не было... Полячка никак не могла унять дрожь и прогнать с глаз мутную пелену навернувшихся слез.
И сегодня... Нет, она могла бы пойти в деканат - как несколько раз до этого. И Фрига или Сириус вызвали бы его... Тогда почему, почему она так не поступила? Почему дрожащими губами отсчитывала ступеньки и пролеты до мансарды? Почему хотела видеть эту ненастоящую грозу? Пытаться нащупать ниточку портала, ментальный след, что-то еще, что позволило бы позвать напрямую? Или просто позволило ему уловить, понять, почувствовать... Самому придти, не вынуждая звать. Вспоминался теплый свитер Андреаса и его слова про очищающую силу слез. Но слезы не помогали. Нынешние изменения были не такими... и Инига почти жалела, что у данного процесса есть внешняя причина - сумасшедший дом, пластика психики, перекройка сознания... казались уже не такими страшными по сравнению с этим...
Бесшумно приоткрылась дверь. Босые ноги почувствовали мягкость травы, пусть и не настоящей, но шелковистой и теплой. Да и в комнате было тепло - камин догорел совсем недавно и обострившийся слух ловил тихое шипение подергивающихся золой угольков.
Никого не было. И сердце стукнуло слишком громко - умер маленький мотылек надежды. Надежды на то, что она найдет его как тогда, задремавшим в кресле. Но комната была пуста и тиха. Только ее собственное дыхание, да шипение угольков. Да начинающийся дождь, робко постукивающий первыми каплями в широкое окно.
Инига обхватила себя руками и подошла к окну. По стеклу сползали капли, объединяясь, сливаясь в тонкие ручейки. Слезы Осени, как говорил кто-то. Сейчас Осень лила слезы, и такие же слезы стояли в глазах девушки. Полячка вытерла рукавом пижамы глаза и осмотрелась. Зачем она здесь? Будто пелена спадает с глаз. Босая, одетая в зеленое... Когда-то точно так же она стояла на пороге другой комнаты, в которую тоже побежала за советом и помощью. Но сейчас к Раэнли она не обратилась - идти в общежитие, где жил парень, будить его, тащить к себе, сбивчиво излагать историю... На это не было сил.
Но и здесь... Чего она хотела? По стеклу бежали слезы. А тело начало слегка согреваться, во всяком случае ноги - трава ковра была теплой. Теплее подстилки ночного леса. Зубы уже не пытались отбивать ритм чечетки, но губы все равно дрожали - и от холода и от сдерживаемых слез. Которые не помогут, она точно знала.
Шаг, еще один. Попытка всмотреться в пространство. Но только размытые тени, марево миражей - слишком плотно переплетение каналов - вся комната как один большой след недавно закрытого портала.
- Почему... - Шепот, еле слышный самой себе. Или просто громкие мысли? Почему его нет? Почему... Почему он просто случайно не услышал? Не решил перенести тренировку? Не решил вызвать на очередной разговор?
Шаг, шаг. Стеллаж, с темными корешками книг. Но зрение и без того ведьмачье, а теперь почти змеиное - настроенное на малейшее движение, на крупицы тепла. Слух, улавливающий далекую вибрацию шагов... Желтые глаза на ставшем более плоским лице. Чужое отражение, повторяющее в зеркалах твои движения.
И это... От воспоминаний об уроке Аниморфмагии по коже бежали мурашки, усиливая и без того сильную дрожь. Одинокая тропинка, стихшие вдалеке голоса студентов. И только шипение в голове и змеиные песни. От которых хочется бежать - но нельзя сбежать от собственного сознания. И под эти песни остолбеневшая Инига наблюдала, как на дорожку сползаются змеи. Разные - тоненькие как шнурок и толщиной с руку, сероватые и зеленоватые, крапчатые. То ли ужи, то ли полозы. Ведьмачка не могла разобрать. Паника как обрубила способность мыслить. Оставалось только смотреть, как свиваются в клубок и распрямляются длинные гибкие тела, как мелкие змейки оплетают щиколотки. И тогда она закричала. Изо всех сил, боясь порвать легкие. Наверное, так кричат бруксы. Интересно, а в роду таких не было?..
Но когда на крик пришли люди, никого не было. Змеи будто исчезли, растворились в наползшем с далекого болота тумане. И Инига сама поверила в то, что это было наваждение.
И верила. До сегодняшней ночи. Когда, выпив зелье для крепкого сна, она легла в постель. До того, как увидела сон о том, как уходит к лесу, к какому-то незнакомому озеру. Как во сне чувствовала под ногами влажный прохладный ковер из опавших листьев. До того, как увидела, как у старого дерева клубятся змеи, как лентами рассыпается клубок, как голоса в голове зовут ближе, ближе. Как тихим свистом "нашшша" обвивают щиколотки и колени.
До того, как она проснулась. И поняла, что это совсем не сон. Что холодная осенняя ночь и темный лес - не плод фантазии. Что она одна. И здесь уже можно не кричать - никто не услышит. Можно только бежать. Оскальзываться на мокрых листьях, попадать в лужи, спотыкаться о выступающие корни. Видеть вдалеке редкие огни замка и бежать, задыхаясь, из последних сил, не чувствуя холода и сырости.
И вот теперь она здесь. Лицом к лицу со своими мыслями. И одним желанием - пусть он позовет ее. Пусть ему придет в голову мысль посетить в ночи эту комнату. Пусть откроется маревом портала невидимая дверь.
Пожалуйста... Впусти меня...
Она не выдержала и сломалась. И ненавидела себя за это. При этом девушка отлично понимала, что у происходящего внешние причины. И что винить себя… И что винить можно только себя – за несоблюдение техники безопасности, за самоуверенность, неосторожность, глупость.
Инига опустилась на ковер. Губы дрожали, по щеке скатилась слеза, которую полячка не смогла сдержать. Как никогда она чувствовала себя слабой и беззащитной. Маленькой девочкой, которая боялась оставаться одна. А что если? Что, если она уснет и… проснется там, откуда не сможет сбежать? Где никто не услышит, не увидит, не узнает и не почувствует как ее ноги оплетают упругие змеиные тела, как становится громче песня, в которой в последние несколько раз ведьмачка смогла разобрать старый венчальный заговор. Она боялась. Боялась ночи и темноты. А больше всего она сейчас боялась одиночества.
- Пожалуйста… - Беззвучно шептали дрожащие губы, а пальцы сжимали тонкие травинки. Она – не справилась. И с этой проблемой, и сейчас с собой. По щекам уже обильно катились слезы, срываясь с подбородка на тонкую ткань, оставляя на ней темные разводы. И причина и проблема были очевидны – анализ был проведен. И девушка могла бы гордиться своим открытием… Если бы видела возможность выжить. Она сварила легендарное зелье – и у нее оно получилось. Получилось просто потому, что средневековые алхимики не учли одного – что ведьмы, сочинившие тинктуру – женщины. И что мужчина, повторяющий эксперимент, не получит ничего. Она это доказала. На себе. И теперь таяла, как тот самый безоар, что растекся грязной лужей на зельеварческом столе. Вот только Зимней Настойки в библиотеке не оказалось. Ни в одной из книг, даже в запретных секциях, куда требовался индивидуальный допуск. Нигде. Только упоминания и никаких намеков на рецепт или хотя бы состав. Она могла бы поэкспериментировать, если бы у нее была хотя бы малейшая зацепка. Полячка теперь очень хорошо понимала Раэнли и его попытки найти аналог зелья своего мира, не зная ни растений, ни свойств, ни состава… Оставалось только биться отчаявшимся мотыльком в толстое стекло так тепло горящего фонаря.
- Мне холодно, Рэнэ… и очень страшно… - ее шепот мог различить только очень тонкий слух, но мысли, наверное, были слышны даже через стены. Инига вытерла рукавом слезы. Приступ прошел, но соленые капли все еще продолжали бежать по щекам, вторя дорожкам на стекле.
Она сидела как на перекрестке. Была одна старая английская легенда о том, как девушка побывала в мире фейри, а потом каждый день ходила на перекресток, где встретила своего возлюбленного эльфа… Инига сидела на таком же перекрестке. На переплетении старых и новых пространственных переходов. И ждала. Не любви. Просто помощи. Тоненькой ниточки, лучика света в осенней ночи. Надежды на то, что она сможет выжить.
Какой же из тебя Второй, если ты так… тренировки ради… Как ты сможешь защищать и помогать, если из раза в раз приходится вытаскивать тебя?
Злость на саму себя вскипала мутной дождевой водой, идущей пузырями от крупных падающих капель. Но смысла в злости? Ровно никакого… Лучше прислушаться к стекающей по крыше и стеклу воде – попробовать поймать настроение, спокойствие, бурную безмятежность. Попробовать на время найти себя в чужих голосах в собственной голове. Снова этот путь – поиска себя. Но пока она ищет, пока пытается… у нее есть шанс сопротивляться. А за окном темнота. Такая манящая, влажная темнота. Где-то в лесу есть черное маленькое озеро, спокойную гладь которого сейчас дробят на осколки небесные слезы.
А в пустой комнате, сжавшись, закрыв глаза, не вытирая бегущих по щекам слезинок, сидит маленькая девочка. Маленькая, замерзшая девочка, мечтающая только о том, чтобы в камине пылал огонь, чтобы темные глаза смотрели внимательно и насмешливо, а может беспокойно, а может безразлично. Но это только маски… если бы он только услышал. Если бы только случай повернул колесо Фортуны так, чтобы несколько вероятностей сплелись в одну упругую нить неразрывную, соединяющую два события…
Полячка открыла глаза. В темноте, на фоне черно-коричневых корешков книг, выделялись два светлых пятна. И губ коснулась улыбка – лютнист и собака. Так же стоят, как она их поставила. И лютнист уже не кажется таким грустным, да и собака не одинока. Как же давно это было… Бесконечность назад. И от той бесконечности пролегла пропасть в разрыв сознания, в осознание себя, в этот октябрь. Неужели это все я?
По ощущениям Иниги, считавшей себя взрослой еще со школы, настоящее взросление упало на нее как лавина, вызванная всего лишь одним лучом солнца. А может так оно и было? Всего лишь шаг. Слово, сказка. Вращение золотого круга, ставшего на ребро. Судьба и выбор сплелись в осознание и Предназначение.
Только в чем предназначение, если сейчас осень льет слезы, будто на панихиде? Если у нее есть от силы неделя или две, пока она еще может не слушать голоса, пока она успевает проснуться. Пока она… не ушла. Незаметно для всех, угасающая как догорающая свечка.
Девушка машинально провела рукой по плечу, где под тонкой тканью пижамной кофты уже отчетливо были видны золотистые чешуйки. И венчальная песня… Инига не хотела думать о том, к чему в итоге приводит действие зелья. Только легенды об ушедших в лес и пропавших жертвах этого зелья не давали покоя. Могли ли средневековые девушки понять смысл песен? Вряд ли. Вряд ли они изучали теорию заговоров, мертвые языки, старинные обряды. Для них песни были печальными, красивыми напевами сирен, непонятными и манящими. Но когда ты понимаешь, на что и куда тебя зовут… Когда в сознании проявляется полог из переплетенных голых ветвей, перина из опавших прелых листьев, когда этот альков наполняется запахами воды, травы, ягод и тлена…
Тогда… тогда хочется умереть до того, как доживешь до развязки. Но Инига не хотела умирать. Не хотела отчаянно, как свойственно только молодости, которая считает, что еще не все изведала в жизни, или старости, которая, чаще всего думает точно так же.
А лютнист нежно касался ненастоящих струн, и его фарфоровое лицо застыло в печальной задумчивости. И так же задумчиво, разделяя эмоции своего хозяина, застыл белый пес.
- Услышь меня…
Это как проверка. Проверка верности. Проверка правильности выбора. Если это действительно Предназначение, то она выживет. То ее созвучие будет в этом мировом оркестре, вибрация струн сознания и души вольются в хор. А пока… Пока дрожит рука, держащая смычок, а дудочка молчит, как будто флейтист заболел бронхитом.
Инига протянула руку и чуть подвинула статуэтку собаки – теперь пес смотрел не на музыканта, а как бы косился в комнату, черным эмалевым глазом следя за девушкой.
Последним тихим шепотом погасли уголья – исчезли слабые красноватые отблески на черной копоти камина, серым пеплом подернулось былое тепло.
Но пока холод не проник в комнату.Еще было достаточно тепло, чтобы ощутить, как тело «оттаивает». Только страх не отпускал. До утра было еще далеко – а только рассвет может разогнать призраков, на время освободить от змеиных пут, подарить видимость жизни. Видимость того, что ты не одна, что тебя услышат, заметят… вовремя схватят за руку, когда ты оступился и сошел с освещенной тропинки.
Но… но некому. Некому протянуть руку. Большинство не заметило даже внешних изменений, так куда им до чужих страхов. До чужого отчаяния, ощущения беспросветной безнадежности.
Нам надо поговорить…
Как бы много она сейчас отдала, чтобы снова услышать эти простые слова. Что из-за спины раздался голос, чтобы из ненастоящего дождя гобелена появился силуэт – и совсем не важно, женский или мужской – никакое зелье не изменит его манеру речи, его узнаваемый голос, насмешливые или беспокойные нотки. Но комната была тиха. Только шепот и перестук дождя, только гнулись под несуществующим ветром деревья гобелена. Казалось, что можно услышать тихий перебор струн фарфорового музыканта. Если бы… если бы вдруг раздался настоящий, не воображаемый звук. Наверное, ей было бы тогда все равно. Наплевать… на свою силу, на гордость, самоуверенность, манеры и дистанции. Только ниточка взгляда – ей больше не надо. Ведь он же знает. Знает про зелье. Ну тогда почему? Почему?... Почему не откроется магическая дверь, почему нет хотя бы слова? Хотя бы мысли, чужой зовущей мысли в сознании. Человеческого, а не змеиного зова...
Хотя разве он обязан? Она просто студентка. Случайный попутчик, присевший у чужого костра на безымянном перекрестке. Он ей ничего не должен. А она… она обязана выжить, если хочет исполнить то, что считает своим долгом. Но не может… не может сама…
Отчаяние самый плохой советчик. От отчаяния опускаются руки, замирает сознание и тело.
Полячка неподвижно сидела на ковре, глядя на статуэтки, только губы неслышно и неразборчиво что-то шептали о холоде, одиночестве, необходимости тепла, света, надежды.
И всей своей сущностью, всеми обостренными зельем чувствами, вслушивалась в ночь. В плачущую темноту осени.
А между тем время мерно утекает, просачиваясь дождевой водой в рыхлую землю, стекая с каплями по стеклу, впитываясь в подстилку леса, поглощаемое корнями трав и деревьев.
Вокруг ведьмачки текло время, а для нее оно будто остановилось. Замерло в полушаге от порога – на границе между здесь и там. Давая девушке небольшую передышку в ее наваждении. Предутренние часы. Когда сон наиболее крепок, и даже духи, призраки, темные существа уже менее активны.
Беззвучно играл грустный лютнист, верным сторожем сидела у его ног молчаливая настороженная собака.
Сон спускался и на Инигу. Летним туманом над полем, покровом, затканным золотым узором осенних березовых листьев. Но девушка сопротивлялась. Зная, что долго без сна не выдержит. Но ночь теперь – слишком опасное для сна время. Особенно для сна.
И вместе с дымчатым покровом приходила уверенность – он не придет. Не услышит, не почувствует, не узнает. В такое время все спят. Даже неугомонные души вроде него. Еще одна маленькая пропасть – как разлом коры времени, вызванный землетрясением. Она – одна. И надежда становится совсем призрачной. И скоро в зеркале будет совсем чужое лицо, чужое сознание, чужая воля. И тогда для Иниги Жебровски все кончится. Погаснет, как язычок пламени, сердце, затянутое в змеиную кожу. Легким сном, мороком, останется память о ней. Если останется. Здесь – некому жалеть. Студенты приходят и уходят,сдают работы, оканчивают или не оканчивают образование, уезжают в середине семестра, появляются из ниоткуда, исчезают в никуда.
И нет того костра, у которого можно согреться. Нет ничего, кроме этого неба, затянутого серыми тяжелыми тучами, низкого, похожего на толстый слой грязной ваты, что заглушает голос. Почувствуй себя живым мертвецом – закрытым в ящик, обложенным ватой – ни вдоха, ни крика, ни стука.
Но пока бьется сердце. Пока жив хотя бы кусочек сознания… надежда остается. Может быть… Может быть все-таки испытание… это все просто жестокое испытание Предназначения. Испытание на волю, на силу, на желание жить.
Но только слезы катятся по щекам, хотя, казалось бы, уже не должно быть на них ни сил, ни влаги. Мокрые пятна растеклись по кофте, видны на штанах, на рукаве, которым девушка иногда вытирает слезы. И не прекращается дождь, отстукивая свой спокойный, похожий на набат ритм. Спокойный осенний дождь. Тоскливый, как волчий вой, успокаивающий, навевающий дрему. Никакого буйства воды и ветра, как на гобелене.
Инига не чувствовала как затекли ноги, не чувствовала ничего. Только как молитву шепотом повторяла слова про холод, страх, протянутую руку, открывшуюся дверь. Слова безумия и страха. Их было можно себе позволить – зная, что никто не услышит. Не увидит слабости, не станет свидетелем отчаяния.
А фарфоровая кукла – она всего лишь фарфоровая кукла. И она может только горько усмехаться, касаясь фарфоровыми пальцами фарфоровых, золотом по глазури, струн.
Девушка пошевелилась, обернулась к окну. Темень. Но уже предрассветная темень. До утра еще довольно далеко, но ночь уже на исходе. А она в пижаме сидит в деканской гостиной. Без возможности открыть портал в собственную комнату. А, значит, предстоят коридоры, лестницы, галереи… И надо уже уходить.
Собирать себя в кучку, сметать на воображаемый совочек то, что осталось от самой себя, и жить. Жить дальше. Столько, сколько отмерено. Она – еще поспорит. За свою жизнь, свой выбор, свою судьбу она будет бороться до конца. И пусть он не так далек. Она попробует.
Инига последний раз вытерла рукой покрасневшие от слез и бессонной ночи глаза и поднялась на ноги. Трава в том месте, где она сидела, была примята, но расправится, спрячет факт ее пребывания. Вот только… Если осталось не так много, то пусть… Пусть хоть его неслышная мелодия звучит для нее.
И девушка взяла с полки статуэтку лютниста.
- Прости… - Нежное прикосновение к прохладной гладкой фарфоровой спине собаки. – Я вас снова разлучаю… Но... я тебе обещаю… Я его верну.
Может хоть это обещание поможет… Инига Жебровски никогда не нарушала данного слова. Но здесь она сомневалась, что еще вернется. Но она постарается. Сделает, что сможет. Но ей так нужен лучик солнца в этих октябрьских дождливых сумерках…
И прижимая фигурку к груди, полячка выскользнула из комнаты.
Скоро утро. И она сможет вздремнуть…
@темы: иные реальности, АСД, чудо-трава, ведьмина кухня, игрища, крыша срывает гвозди, шибко личное, увлечения и хобби, пыль с чердака памяти, размножение личностей