Смотрели тут «Офицеров». Есть там момент, когда на станцию, на которой стоит санитарный поезд, нападают танки. Начинается паника, люди рвутся в поезд. И один раненый стреляет в воздух и организует оборону. И раненные люди, кто как, зимой, через боль, защищают то, что на данный момент важнее всего – людей, которые могут и умеют лечить, и тех, кому эти люди ещё могут помочь. И как потом в поезде боец жалуется, что вот же друг остался воевать, а меня в тыл…
Люди. Люди они разные даже вот так. И тут я встречаю в себе большую проблему – конфликт понимания и принимания. Я понимаю, что нельзя мерить всех своей меркой, меркой Павки Корчагина, комсомольцев, меркой Эдуарда Асадова. Это слишком высокие, слишком жестокие, ненужные и бессмысленные планки для современного человека. Но не могу, не могу не сравнивать, не пытаться найти в людях такое же.
«Да, были люди в наше время…»(с)
И пусть я Дон Кихот, подобно герою Тихонова в «Доживём до понедельника», пусть…
Моя проблема в том, что воспитание, которое дали мне родители, сложившийся характер и жизненные обстоятельства избавили меня от проблем самоопределения, которые с периодичностью гложут окружающих, проходя волнами сезонных обострений.
Передо мной никогда не стоял и хрестоматийный литературный вопрос «Кем быть?». На момент восьмого класса у меня было четыре-пять идей по этому поводу, из которых я просто выбирала, соразмеряясь с жизненными обстоятельствами.
Да, институт был не совсем тот, о котором я мечтала. Но шла я в него за мечтой – одной из кафедр. Потом по ходу передумала – меня поглотил процесс и та узкая стезя, которую мне хотелось изначально, перестала меня привлекать. Опять же, никакой проблемы – решение пришло само собой и в ходе семестра, когда до распределения по факультетам было ещё полгода.
Я закончила институт с полным пониманием того, что я хочу работать по специальности. Пусть по околоспециальности, но хочу. (Хотя я бы с гораздо большим рвением работала именно по своей специальности, но жизнь штука шахматная – свой ход я пока что сделала).
В личной жизни тоже как-то обходилось без проблем идентификации. Нравились мальчики, нравились девочки. Когда влюбилась, то без каких-то проблем идентификации (о боже, я же лесбиянка! Пойти и убиваться) жила с девушкой, два с половиной года прожила. Я любила человека и не видела потребности в какой-то идентификации – есть я, есть человек, есть чувства. В первую очередь ты влюбленный идиот, а потом хоть фиолетовый огурец на ножках (с).
Я мечтала танцевать вальс, я считала себя бревном, но всё равно изловила Мэтра, который меня в коридорах института учил элементарному квадратику под всё тех же Блекморов. Потом, сильно позже, жизнь развернулась так, что в круг попали Андреас и Глюк, а потом появился Миндон.
На первом курсе родители не пустили в туризм (отговорившись тем, что вот переведешься на бесплатное, тогда и ходи, а по факту боялись за 15-летнюю меня. «Я уже не девушка, я в три похода сходила»(с), ага). Перевелась на бесплатное, пошла в походы, хожу до сих пор.
И при этом, как ни странно, моя жизнь не является забегом от точки до точки.
И очень грустно смотреть, что в чужие спринты ты не можешь вписаться никак. Потому что идёшь шагом, потому что просто видишь цель и идёшь. А за ней видишь другую, следующую. Непрерывное движение. Движение вперед, пусть иногда и по весьма плотной спирали… А за деревом дерево, а за деревом дерево, а за деревом дерево, а за деревом куст…(с)
Меня тоже иногда терзают вопросы. Но не идентификации целей или своего места в мире.
Терзает скорее то, что окружающий мир, окружающие люди, считают, что мир – для них. А я считаю, что я для мира. Что каждый человек должен быть для мира, нести свой вклад в его улучшение, а не только платить налоги и жаловаться, что всё плохо. Что должны быть Дела и Поступки, которые делают человека Человеком, а не обывателем.
Мне такие приступы отчасти снимает донорство. Хотя это мало, очень мало.
Из меня, наверное, получился бы хороший ученый. Не гениальный открыватель, а тщательный, кропотливый экспериментатор-искатель, оптимизатор. Такие должны быть в каждой научной группе – которые будут до посинения считать/прикапывать/фильтровать/охлаждать, добиваясь того, чтобы технология была максимально удобной, полезной, безвредной. Чтобы людям была польза. Возможно, у меня не такой цепкий ум, чтобы предлагать великие глобальные идеи… Такие люди скорее утверждаются за счёт идей – перед собой, перед научным миром. Воплощают такие идеи другие… И вот этого мне жаль… Что я сейчас не могу пойти и заняться этим – потому что у меня двое родителей пенсионеров, которым надо помогать. И потому что наука пока ещё недостаточно финансируется, чтобы я могла бросить текущее место, которое даёт мне доход и всё-таки общение с химией. Пока ещё. Я верю, что всё изменится. И, может быть, и эта моя мечта найдёт свою реализацию.
Так вот о мерках.
Начала я тут бояться смерти. Не просто смерти – этот страх мне в силу молодости не свойственен, в силу молодости я боюсь только недееспособности. А вот умереть в городе – страшно. Мне не страшно погибнуть в походе – там вокруг меня будут люди. Проверенные временем и годами, хорошие веселые парни и девушки, каждый со своими тараканами, но по-своему чистые, открытые и верные.
А в городе… Как говорил Румата – «а ведь если меня сейчас убьют, то эта колония простейших будет последним, что я видел в жизни» (с). И это пугает. Пугают люди с пустыми глазами, те самые, которые в НИИ ЧАВО старательно брили уши, жрущая и размножающаяся эктоплазма, которая считает что все вокруг должны ей, а она должна только себе, своей уютненькой норке и своему такому же потомству. К счастью, даже в такой плесени вырастают Люди.
Спорили мы тут с Волгом… О том, что Стругацкие не верят в людей, а Ефремов верит. В этом разошлись наши взгляды. Ефремов идеализирует человека, человека-коммунара. А Стругацкие… «я человек и ничто животное мне не чуждо»… У Стругацких тоже есть Люди. Далёкая Радуга, Страна Багровых Туч. Книги о Людях, о Поступках.
Человек, который не умеет принимать решений, боящийся, неспособный на поступок, на действие… Человек, упершийся в проблему и обмусоливающий её до того времени, когда её решит кто-то за него, или пока она утратит актуальность… Это грустно.
Особенно грустно, когда такие существа мужеского полу. Я самонадеянно считаю, что если я, девушка, могу, то и носитель У-хромосомы ДОЛЖЕН мочь. Иначе нафига такое надо. Слабые самцы в животном сообществе не выживают. Бывают изгнаны из стаи и чаще всего погибают. У людей, к сожалению, не так. Я не имею в виду физическую силу – профессор физики со зрением -8 и фактурой мальчика-подростка в моих глазах равноценен с высоким атлетом. Равноценен… если оба способны на Дело, на Поступок. Потому что в первую очередь – здоровый дух, а потом уже здоровое тело.
Так вот о законах животного мира. Эрис в «Таис Афинской» произносит прекрасный монолог, почти в финале книги… О четвертом пути – пути очищения нации. Она тоже считала, что мир должен быть чище. А мудаки не должны давать потомства. А плесень – не должна выращивать потомство.
Жестокая «совковая» политика? Да. Людей должны выращивать Люди. А то вон получаются такие, как в мультике про Вову Сидорова. Когда видишь такое, когда тучная мадама пичкает булочками своего не менее тучного недоросля, таща за ним портфель, хочется оторвать голову. Она ей всё равно не нужна. А сынульку с порога и в какой-нибудь стройбат. Или когда ряженая фифа покупает своей дочурке лет пяти дизайнерские вещи по стоимости среднего дохода главного бухгалтера нашего головчанского сахарного завода. Растущие паразиты общества, глисты, которых я, мои будущие дети и мои близкие, должны содержать.
Лучше бы оно росло в интернате, право слово, может там бы выросло что путёвое.
Я часто принимаю необдуманные, возможно и неверные решения. Принимаю, осуществляю, расхлёбываю последствия. Потому что если человек ничего не делает, то он перестаёт быть человеком, и становится растением. И хорошо, если декоративным.
А в голове у меня крутились только его слова. Счастья. Для всех! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным.
Они не знали что такое счастье, поэтому приняли за рабочую гипотезу, что счастье – в труде и познании.